тому, что ФРС будет поступать так же. Он направил центральный банк на снижение процентных ставок в начале 1990-х годов, даже несмотря на рост экономики, что было противоположно тому, что ФРС должна была делать в соответствии с традиционными моделями. В 1991 году ФРС снизила краткосрочную процентную ставку с чуть более 5 % до чуть менее 4 % к началу 1992 года, надеясь дать экономике немного сладкого, паллиативного лекарства, которое могло бы противостоять нависшей над ней долговой нагрузке. Но быстро стало ясно, что потребуется гораздо больше лекарств. В течение 1992 года ФРС планомерно снижала ставки, заседание за заседанием, и в конце года довела их до 2,9 %. Эта экстренная мера превратилась в нечто похожее на статус-кво. ФРС будет удерживать ставки на уровне 3 % до начала 1994 года.
Хоениг голосовал "за", соглашаясь с Гринспеном, на каждом заседании в течение первого года своей работы в качестве члена с правом голоса. Если Хениг и был прирожденным инакомыслящим, то он это хорошо скрывал. На некоторых заседаниях он выражал беспокойство по поводу инфляции. Временами он говорил, что не хочет продолжать удешевлять деньги. Уроки 1970-х годов все еще оставались в его памяти. Но слабость 1992 года убедила его в том, что вмешательство ФРС было оправданным, независимо от того, закончилась рецессия или нет.
Действия Гринспена не были краткосрочной экстренной реакцией. Они ознаменовали начало новой эры легких денег. Смягчение, за которым Гринспен наблюдал в 1992 году, было мягким по сравнению с тем, что должно было произойти. А навес плохих долгов в 1991 году, который ФРС помогла создать, был скромным по сравнению с теми навесами, которые она поможет создать позже. В эти годы Гринспен стал крупной публичной фигурой, возможно, самым известным председателем в истории Федеральной резервной системы. Но даже когда все больше людей узнавали, кто такой Гринспен, они, похоже, меньше узнавали о том, что он делал. 1990-е годы стали десятилетием, когда ФРС действительно заняла центральное место в формировании экономической политики. Но Гринспен очень старался, чтобы эта правда была скрыта.
ФРС была создана таким образом, чтобы оградить ее действия от ответственности перед избирателями. Но все же существовало общее мнение, что центральный банк должен, по крайней мере, регулярно отчитываться перед политиками в Конгрессе, чтобы объяснить, что он делает и почему. Эта идея привела к появлению странного ритуала в эпоху Гринспена. Мудрый председатель с мрачным характером и очками в большой оправе выходил из своего кабинета в Экклз-билдинг и направлялся по Национальному молу к офисам Конгресса. Там он садился перед законодателями и объяснял действия ФРС. Слушания были странными, потому что было совершенно неясно, имеет ли Конгресс какую-либо власть над Гринспеном. Конгресс не мог сократить финансирование ФРС. Он не мог уволить или понизить Гринспена в должности. Тем не менее Гринспен позволил себе присутствовать на слушаниях, которые транслировались по телеканалу C-SPAN. Он терпел вопросы и затянувшиеся паясничанья избранных законодателей, а затем выступал со своим собственным подготовленным заявлением. На этих встречах Гринспен чувствовал себя как иностранный король. Он вежливо слушал. Он отвечал на вопросы. А потом уходил.
Типичное слушание состоялось 10 июня 1998 года, когда Гринспен давал показания в Объединенном экономическом комитете Конгресса. Слушания были объявлены "обновленной информацией об экономических условиях в Соединенных Штатах". Считалось, что из всех людей в Америке именно Алан Гринспен лучше всех может определить и описать состояние американской экономики. Его называли оракулом, маэстро, обитающим в зените экономики и имеющим представление о каждом ее уголке. Он отлично справлялся с этой ролью. Гринспен был одет в темный костюм в полоску, белую рубашку и бордовый галстук. Он сидел один за столом с белой скатертью и микрофоном.
В тот июньский день председатель республиканского комитета, ректор Джим Сакстон из Нью-Джерси, открыл слушания длинным заявлением, в котором восхвалял руководство ФРС Гринспеном. Для похвалы были веские основания. Период слабого роста и повышения уровня безработицы в начале 1990-х годов давно миновал. В период с 1993 по 1998 год экономика стабильно росла, безработица снизилась до 4,4 %, а заработная плата неуклонно росла. Сакстон проявил хорошие политические инстинкты, когда начал говорить; он отдал большую часть заслуг за бум рабочим и предпринимателям. Но он сказал, что если какой-либо орган управления и приложил руку к стимулированию экономического роста, то это была ФРС. "В той мере, в какой политические факторы имеют значение, монетарная политика была главным фактором поддержания экономической экспансии", - сказал он. "Мне кажется, что Федеральная резервная система придерживается правильного курса, и я высоко оцениваю ее руководство".
Когда Сакстон выразил свое восхищение председателем ФРС, Гринспен опустил взгляд на стол и подпер рукой подбородок, как человек, пытающийся не заснуть во время фильма. Он неопределенно кивал, когда выборные должностные лица заканчивали свои комментарии, и бормотал слова благодарности. Когда законодатели заканчивали выступать, представители финансовой прессы вставали, насторожившись. Наступала очередь оракула говорить. Его слова могли привести рынки в движение, если бы он выдал хоть малейший намек на то, что ФРС может предпринять в будущем. Несколькими словами о доходности казначейских облигаций или кратким комментарием об инфляции цен на сырьевые товары Гринспен мог дать понять, собирается ли ФРС ужесточить или ослабить денежную массу. По крайней мере, в это решила поверить финансовая пресса. Они внимательно изучали каждое его слово, выискивая закономерности, которые могли бы попасть в заголовки газет и которые могли бы пригодиться трейдерам, торгующим облигациями.
У людей, не занимающихся торговлей облигациями, все равно были веские причины интересоваться тем, что делает ФРС. Действия ФРС влияли на каждый аспект экономической жизни - пусть и с большим, переменным запаздыванием, - и ее политика могла определять разницу между процветанием и бедствием. Но если кто-то из граждан стремился найти смысл в высказываниях Алана Гринспена, то он умело разрушал их усилия. Он намеренно говорил так, чтобы быть не просто непостижимым, а непостижимо непонятным. Такая речь получила прозвище на Капитолийском холме: "Fedspeak". Это был язык, настолько изобилующий жаргоном и вложенными друг в друга понятиями, что человеку требовалась степень доктора экономических наук (или многолетний опыт торговли на Уолл-стрит), чтобы понять его смысл. Когда Алан Гринспен начинал говорить, мозг каждого немедленно переключался на низшую передачу, чтобы совершить тяжелый подъем в гору, пытаясь понять, что именно он говорит.
Например, показания Гринспена в тот день включали следующее заявление:
Тот факт, что экономические показатели улучшались по мере снижения инфляции, не должен вызывать удивления, учитывая, что премии за риск и экономические стимулы к
